Его имя уже стало нарицательным. В недалёком будущем он имеет реальные шансы войти в школьную программу.

ЕВГЕНИЙ ПЕТРОСЯН — настоящая суперзвезда, одно имя которой на афише гарантирует аншлаг.

Евгений Ваганович, вы, судя по всему, весьма занятой человека. Всё у вас какие-то совещания, монтажи…
Это я притворяюсь, не обращайте внимания.

И всё же, как выглядит ваш обычный день?
Не только день, но и вся моя жизнь подчинена работе. Как я говорю, у меня один начальник – это закон логики и любовь к жанру. Я понимаю, что нужно сделать, что время отпущено не так много. Встаю в 9 часов утра, ложусь, правда, всегда поздно ночью. Цветаева говорила, что успех – это успеть. Вот и я стараюсь успеть.

Ну, вот вчера, допустим, чем занимались?
Вчера у меня был медицинский день.

К врачу ходили?
Я ходил, ко мне ходили… Потом ездил на монтаж «Кривого зеркала». Потом встречался с авторами – опять же по поводу «Кривого зеркала».

А как, интересно, проходят такие совещания?
Все собираются в этой комнате, где мы сейчас находимся. Много народу, человек 15, иногда больше. Авторы, артисты, режиссёры, продюсеры… Это в общем-то репетиция. Вы видели спектакль «Кривое зеркало»?

Честно говоря, нет.
Ну, это просто анекдот! Тогда нам с вами не о чем разговаривать.

Слишком короткое интервью получится. Вот скажите: я понимаю, как люди становятся инженерами, космонавтами, врачами – мечта детства, допустим, или просто стечение обстоятельств. А как становятся профессиональными юмористами?
Я думаю, что юмористами становятся по призванию. Если у человека есть природные задатки и непреодолимое желание овладеть этой профессией, тогда ему не страшно пройти все круги познания, трудностей, преодолеть недоверие к начинающему… Я не знаю учреждений, которые выпускают артистов-юмористов или писателей-юмористов. Литературный институт категорически против этой специализации. Поэтому все наши авторы имеют либо медицинское, либо техническое образование – очень далёкое от юмора.

Конкретно, вас как занесло в эту сферу?
«Занесло» — некорректное слово. Я послевоенный мальчишка. Радостей очень мало было в нашей жизни. После войны у всех было постоянное ощущение какой-то угрозы, народ редко радовался, люди устали. Ну так вот, в семь лет я попал на юмористический концерт и увидел, как один дядя стоит на сцене, чего-то там рассказывает, а тысячи людей смеются. Я никогда не видел такого количества радостных, счастливых лиц. И мне захотелось стать таким дядей. Так что проблемы выбора профессии у меня не было. В 50-х года была очень развита самодеятельность. В 12 лет я впервые вышел на сцену. Я пробовался во всех жанрах: участвовал в агитбригадах, вел концерты в парном и сольном конферансе, разыгрывал сценки из оперетт, играл в драматических постановках Народного театра, даже в кукольный театр меня занесло! Но любил я всегда юмористический жанр вот за ту самую радость в зале. 

И бросить никогда не хотели?
В моей жизни были большие искушения уйти из юмора. Например, в 64-м со мной репетировал Гайдай роль Шурика – это лирический герой, а я хотел быть комическим. Между прочим, это я на репетиции Гайдаю сказал: возьмите Демьяненко, он только что здорово сыграл в фильме «Карьера Димы Горина».
Меня приглашали на многие интересные роли — как потом выяснилось, но жизнь всегда давала мне подзатыльники и ставила на место, которое я занимаю. Вот, например, Юрий  Александрович Завадский предоставлял мне дебют. Я мог выбрать любую роль – в советском театре случай редкий. Мы уже репетировали, но Леонид Осипович Утёсов, у которого я работал, меня отговорил. В другой раз роли Бони в фильме «Сильва» я столько раз на репетициях поднимал в танце довольно грузную партнёршу, что надорвал спину, сорвал съемку – и опять не смог играть. Я научился читать знаки и понял: это судьба, жанр, который я выбрал, — мой жанр, и измены он не потерпит. Мне не нравится, когда некоторые коллеги хотят отбояриться от жанра, который их вскормил. Это, мол, не моё, это примитивно, теперь меня высокое искусство интересует… А в высоком искусстве, между прочим, ничего высокого сделать не могут.

Есть Жванецкий, а есть Петросян. Принято считать, что Жванецкого любит элита, а вас – люди, скажем так, среднего интеллекта. Вам не обидно?
Я знаю, у кого это, как вы выразились «принято считать», и могу разъяснить. Существует, так называемая «рота» или «взвод» борьбы с нашим юмором  и с нашими эстрадными юмористами. Её составляют три рода позёров, ханжей и профессионалов-неудачников. Многие из них даже и не смотрят нас, не ходят на наши концерты, но осуждают. «Я Пастернака не читал, но я его осуждаю…» Извините, за сравнение с великим поэтом. Эти люди почему-то заинтересованы, чтобы такого юмора вообще не существовало. Вот, дескать, у нас юмор примитивный, не такой художественный, не такой замечательный… Можно подумать, что у  нас все остальное замечательное! Кстати, у нас газеты такие замечательные, журналы такие высокохудожественные, что вы, журналисты, могли бы уже и помолчать! А вот юмор у нас, чтоб вы знали на всякий случай, самый лучший в мире, самый яркий, парадоксальный, метафоричный, а стало быть, художественный. Если бы вы посмотрели что делают наши коллеги-эстрадники за границей, вы бы были другого мнения о наших артистах.

Западные-хуже?
Чаще всего, они выше нижнего этажа человеческого тела не поднимаются. У нас же так называемая проблема юмора абсолютно искусственная, раздутая. Во всём мире этой проблемы нет – только у нас. И началась она со сталинских времён, когда юмора боялись. Редактор сталинской эпохи буквально трясся от страха, поэтому лепил ярлыки – «пошлость», «голая развлекательность», «безыдейное зубоскальство». Вот этот сложившийся менталитет оттуда. Юмор – это герой! Все виды искусства стали на колени перед Отцом народов, кроме юмора. За анекдоты сажали, расстреливали, а они появлялись. Именно в этой форме народ сохранял свободу! И вот у некоторых представителей нашего общества осталось клеймо, благодаря которому выстроилось пренебрежительное мнение. Такие деятели делятся на три категории. Первая: люди без чувства юмора, им просто непонятно, почему это смешно, поэтому шутка им кажется глупостью.  Они начинают бороться с юмором, как с глупостью. Простые люди смеются, они ничего не понимают, а я – интеллектуал – не буду, не дождётесь. Кстати, вы не очень-то ставьте себя выше простого человека. Простой человек не такой уж простой, каким вам кажется. Это безнравственно вообще – ставить себя выше своего народа!

Да я и не ставлю, Евгений Ваганович.
Ну, и слава Богу. Вторая категория: потерявшие профессиональную форму юмористы. Юмор – это как спорт. Для того, чтобы иметь успех, нужно ежедневно тренироваться. Если люди, которые имеют большое имя, но при этом давно перестали быть большими юмористами, они не имеют уже давно успеха и начинают злиться на тех, кто его имеет. Но Бог с ними! Ежи Лец очень хорошо сказал: «Если один настоящий шут начинает ругать другого настоящего шута, значит, кто-то из них уже не настоящий!»
И третья категория: у меня складывается ощущение, что у нас происходит некое нагнетание плохого настроения, отрицательного ощущения жизни. Видимо, кому-то это надо, чтобы мы тряслись от страха, смотрели себе под ноги, словом, не думали о политике, о социальных проблемах. Новости – только негативные. В СМИ — ничего созидательного. Идёт мощная атака на главный человеческий инстинкт – поиск радости жизни. Сплошные боевики, ужастики. Кто сказал, что ужастики помогают бороться со страхом? Это неправда!

А как на самом деле?
Ужастики изобретены в обществе, которое было богато и счастливо. Все радостные американские мюзиклы сделаны во времена депрессии. За браное слово тогда могли посадить в тюрьму. У нас – всё скопировано, только в худшем варианте. Если секс – то давайте по всем государственным каналам показывать ночью и даже днём! А вы попробуйте в Америке такое показать – да разорится телекомпания! В тюрьму посадят! У нас – пожалуйста: секс, наркотики, дети смотрят… Так вот юмор с этим борется фактом своего существования. Он разряжает обстановку. Поэтому мы – юмористы — мешаем процессу нагнетания. А вы, журналисты, не потрудившись разобраться, лягаете юмор, топчете его – вам хочется быть умнее… Пожалуйста, валяйте, но в этом случае вы опять расходитесь с мнением народа. Но вы берёте на себя грех. Бог вам судья. Мы, юмористы, неразрывно связаны с нашим народом. Мы его любим и радуем. И в этом смысле добились большого взаимопонимания. И упрекать нас в этом могут только нечестные люди.
Что касается Жванецкого, то я уважаю его, но он давно перестал быть юмористом, эстрадным драматургом. Он — философ, лирик, иронист, социолог. Кроме Жванецкого, есть ещё Чехов – почему вы его не вспоминаете? Вы ещё меня с Марком Твеном сравните!

Потому что Жванецкий – ваш современник.
Не совсем. Я действующий артист, а он уже – история. И потом он автор, он писатель. А я артист, лицедей. Волочкова тоже моя современница и тоже на эстраде танцует, ну и что? Я — художественный руководитель театра, который бьёт все рейтинги на ТВ и который вы не знаете! А я вроде как перед вами, молодым человеком, который ничего не знает о моём деле, должен оправдываться: мол, я хороший, вы ничего не подумайте такого! О чём мы с вами можем говорить?!

Вот вы говорили о силах, которые хотят задушить юмор, а мне вспомнился Вячеслав Петкун, музыкант такой. Он как-то заявил, что «Фабрика звёзд» — это госзнак, так как власти хотят загнать всех бунтарей куда подальше, а в эфире оставить ручных мальчиков и девочек. Вот и подумалось: вас-то никто не трогает, а вот Шендеровича как-то вытеснили, программу «Тушите свет» закрыли…
Это разные вещи. Мне трудно с вами разговаривать, потому что вы очень далеки от этой сцепки с народом. Вы что, хотите сказать, что у меня госзаказ?

Это к вопросам конспирологии. Вы же намекнули, что есть силы, которые хотят, чтобы вашей программы не было.
Ничего такого я не говорил.

Ну, чтобы не было юмора.
Вот именно, юмора, а не моей программы. Видите, какую сдвижку вы делаете? Это нечестно. Вернёмся к юмору вообще.  Чтоб вы знали, наш фольклор – самый лучший фольклор в мире. Мы просто не ценим его. Да, в нём есть и грубость, но она занимает где-то сорок процентов. Посмотрим на хвалёный английский фольклор. Вы же не специалист, я вам сообщаю – где-то девяносто процентов грубости сейчас. А у нас очень много остроумного и фольклоре. Народ юмором обороняется. Поэтому я много работаю. Для меня юмор – дело нравственное.

На ваши концерты ходит больше мужчин или женщин?
Мы такой статистики специально не вели. Однажды в течение сезона в Театре эстрады мы провели социологический опрос – профессия, национальность, место жительства, возраст. И я горжусь, что мы собрали весь Советский Союз – по всем параметрам.

Молодёжи много приходит?
В последнее время, — да. Больше половины зала молодых. Раньше в основном преобладал средний возраст.

Шуточный бизнес приносит хороший доход?
Нет. Нестабильный. Если брать ситуацию в целом, то это, скорее, сведение концов с концами.

А я слышал, что Максим Галкин получает за концерт больше, чем Филипп Киркоров.
Я не считаю чужих денег. Максим Галкин – ведущий артист, один из самых популярных. Если он что-то зарабатывает, дай Бог ему здоровья. Но у Максима Галкина нет театра, нет таких статей расходов, какие есть у меня.

А на корпоративных вечеринках выступаете?
Нет, у меня, как правило, не получается, когда за столиками едят. Хотя год назад в Одессе был случай. Просто организаторы договорились без меня, и уже поздно было отказываться. Там сидели разные деятели — бизнеса, наверное. И я имел очень большой успех. Как-то сразу установился такой контакт со зрителями, что у меня было ощущение, будто я выступаю перед большим залом. Но вообще я от таких предложений отказываюсь. Не потому, что считаю это низким. Просто мне нужна театральная обстановка.

У вас есть какие-то табу? Вещи, над которыми вы никогда не будете шутить?
Конечно. Я же вам сказал, что для меня юмор – дело нравственное. Я никогда не буду шутить над какой-либо религией и никогда этого не делал, даже когда советская власть требовала. Не буду шутить над верёвкой в доме повешенного. Вот, пожалуй, и всё.

Как вы оцениваете политический опыт своего коллеги Евдокимова?
А никак. Это за пределами моей профессии и за пределами моего понимания. Я вообще очень не люблю, когда юморист уходит из профессии. Это всё равно что оставить корабль, когда он нуждается в капитане.

Какие вам нравятся комедии?
Старые! Не могу смотреть «Мистера Бина». Не понимаю. Это, видимо, что-то другое. Мне нравится замечательный американский комик Виктор Боргес. Какие-то работы Бенни Хилла мне нравятся, какие-то – нет, но я далёк от осуждения. Ведь посмотрите: много лет назад Хилл ушёл из жизни, а замены ему не появилось. Значит, всё не так просто. Отечественные комедии перестали снимать – вот что жалко. А если снимают, то не получаются, потому что утрачена школа комического. «Особенности национальной охоты»? Это, скорее, не комедия, это такая самоиздёвка.

У вас есть поклонницы – в широком смысле слова? Чтобы письма любовные писали, по стране за вами на гастроли ездили…
Бывало и такое. По стране, конечно, сейчас не ездят, но в Питере, допустим, всегда встречают на вокзале, провожают. Человек десять.

Молодые?
Да уж не старые! Сами узнают, когда я приезжаю. Мне дороже всего поклонницы, которые общаются со мной по Интернету и являются поставщиками смешного. Таких около ста человек. Есть совсем молодые, есть пожилые.

У поклонниц не было поползновений установить более близкие отношения?
Ну, у меня уже возраст, наверное, не тот. Раньше бывало. Девочка замуж за меня хотела, ездила по всем городам за мной. Мне тогда 20 лет было. Но я оказался уже ангажированным.

Как проводите редкие минуты досуга? Ужинаете дома или в ресторане?
Последнее время в ресторане. Хотя лучше не ужинать вообще… Но я ужинаю. К сожалению.

А спортом занимаетесь?
Нет.

Времени не хватает?
Скорее, силы воли.

Последний глупый вопрос. Сколько вам нужно денег для полного счастья?
Много. Сколько – не знаю. Я мечтаю построить музей юмора, оснастить его технически, чтобы в нём оживали артисты. А это стоит дорого.

То есть кроме музея, у вас всё есть?
Ну, холодильник, телевизор, машина… А что ещё нужно?

Самолёт.
Да я его водить не умею!

Интервью брал Влад Ковлейский
Фото Алексея Седова
Стиль Ольги Мамонтовой
Журнал «Playboy»
Июнь 2005 г.

Интервью приводится с корректурой, соответствующей сегодняшнему дню.