В «Смехопанораме» я беседовал и с Юрием Борисовичем Боревым — культорологом, исследователем комического, фольклористом, автором трех десятков книг, изданных на 36 языках. Вот стенографированные фрагменты нашей беседы, они уместны в этой книге, потому что половина этого большого разговора касалась различных курьезов, правда, из довольно грустного времени нашей страны — из сталинской эпохи.

БОРЕВ: Прежде всего нужно сказать о том, что для политика попасть в анекдот — это прекрасно. Де Голль, например, каждое утро просматривал газеты, и если 2—3 дня на него не было карикатуры или шутки, он огорчался и говорил: «Я потерял популярность у народа». Это показатель культуры отношения к анекдоту: на него не обижаются, не сердятся, не гневаются…

ПЕТРОСЯН: Де Голль просто награждал эстрадных пародистов, которые его не только изображали, а издевались над ним. Я видел в Париже пробки на бутылках с носом Де Голля. И ему это нравилось! Вот что значит настоящая личность!

БОРЕВ: Я хотел бы рассказать пару анекдотов начала, века. Первый: один губернатор забыл поздравить с днем рождения Николая Второго. Спохватился через 2 недели и написал царю: «Вот уже вторую неделю мы пьем за ваше здоровье, ваше величество». Николай ответил телеграммой: «Пора бы и перестать».

ПЕТРОСЯН: Кстати, Николай Второй был остроумным человеком.

БОРЕВ: А вот еще одна история с ним: Николаевский образ и профиль всегда были на монетах. Как-то царь гулял инкогнито по Летнему саду и встретил еврея. Тот ему поклонился.

— Как вы меня узнали? — спросил Николай.

— Вылитый рубль.

ПЕТРОСЯН: Рассказывают, что царь, желая послушать анекдоты, в том числе и еврейские (а было и такое направление), вызывал к себе, чуть ли не в опочивальню, остряков, чтобы получить заряд бодрости и веселья на весь день.

БОРЕВ: Я этого не знал. Третья история: чиновник из Балаклавы сообщил Николаю, что город просит дать суверенитет. На что царь ответил: «Закусывать надо».

ПЕТРОСЯН: Эта фраза очень много раз, в том числе и мной, применялась на эстраде. Помню, в 65-м году я вел концерт оркестра Утесова в ЦДК железнодорожников. В ложе сидел пьяный и все время мне мешал. Я закончил выступление и должен был объявить следующий номер, вдруг этот пьяный встал и спросил:

— У меня к вам один вопрос: где щас Хрущев?

Зал затаился: что будет? Что ответит конферансье?

И я ему сказал:

— Закусывать надо.

Потрясающие овации! Через 10 минут я заглянул в ложу, пьяного уже не было. Куда его отвели — мне остается только предполагать. Шутка имела успех, но я не знал, что ее автор — Николай Второй.

БОРЕВ: Но вы тогда, видимо, сымпровизировали. Была подобная история у конферансье Алексеева…

ПЕТРОСЯН: Алексей Григорьевич был моим учителем.

БОРЕВ: Два пьяных начали хулиганить на концерте. Он им сказал:

— Пожалуйста, не мешайте!

Они переглянулись:

— А мы и не мешаем!!!

— Я говорю: не мешайте… пиво с водкой.

В зале — хохот!

ПЕТРОСЯН: Самый замечательный пример импровизации Алексеева — случай, когда он вышел на сцену (концерт проходил в тюрьме, он — 18 лет отсидел) и автоматически сказал:

— Здравствуйте, товарищи!

Директор тюрьмы крикнул ему:

— Гусь свинье не товарищ.

На что Алексеев ответил:

— В таком случае я улетаю.

ПЕТРОСЯН: Слово «анекдот» в переводе с древнегреческого означает «неизданный». Но тем не менее анекдоты издавали в разные времена. Мы знаем самый древний сборник— «Филогелос», ему две с лишним тысячи лет, и там есть довольно смешные анекдоты, некоторые из них можно встретить в современных сборниках. А если мы возьмем сборники 200-летней давности (а такие есть у меня тут на полках), то обнаружим не только смешные анекдоты, но и всевозможные записи серьезных событий, умных фраз, по которым можно составить мнение о той эпохе.

БОРЕВ: Совершенно верно. Давайте сейчас перейдем к сталинской эпохе.

Берия докладывает Сталину: в Корее враг отброшен на 50 км, взято пять городов, колхозники Ставрополья собрали хороший урожай, поэт Леонид Леонидзе, автор поэм «Детство вождя» и «Отрочество вождя», приступил к написанию поэмы «Юность вождя». Сталин спрашивает:

— А как у поэта Леонидзе дела с квартирой?

— По нашим сведениям, у него большая квартира в — Тбилиси, дача в Сухуми, дача в Гаграх и домик в Боржоми.

— А как у поэта Леонидзе с наградами?

— Он только что получил орден Ленина.

— А как у поэта с премиями?

— Он — лауреат Сталинской премии всех степеней.

— Так чего же ему еще от меня надо?!

ПЕТРОСЯН: Подобная торговля творчеством в обмен на бытовые ценности имела место. Иван Семенович Козловский получил двухэтажную квартиру. А лестницу между этажами пришлось ему делать за свой счет. Он послал Сталину телеграмму: «С меня взяли деньги за лестницу. Что же это такое?..» То есть он «качал права» Сталину, на что вождь ответил ему: «Уважаемый товарищ Козловский! Государство дало вам две квартиры, у вас получилось два этажа. Вы получаете большие деньги, вот и могли бы лестницу сделать за свой счет. И. Сталин». То есть он счел возможным подробно объяснить артисту его положение.

БОРЕВ: После удачного выступления Козловский просит Сталина:

— Товарищ Сталин, я никогда не был за границей. Очень хотел бы посмотреть.

— А ты не убежишь?

— Ну что вы, мне родное село дороже любой

заграницы.

— Ну и поезжай в родное село.

Сталин спрашивает у Орловой:

— Скажите, вас не обижает муж?

— Редко, но бывает.

— Если он будет вас обижать — мы его повесим.

Стоявший рядом Александров смеется шутке и возражает:

— Товарищ Сталин, за что?

Вождь мрачно отвечает:

— За шею.

Крупская в чем-то не согласилась со Сталиным. Он сказал: «Молчи, дура, а то назначим Ленину другую вдову, например Фотиеву или товарищ Коллонтай!»

Пришел к Сталину академик Капица и говорит:

— Арестован физик Ландау, а он мне нужен.

Сталин смотрит на Берию. Тот отвечает:

— Ландау арестован как англо-немецкий шпион.

Сталин разводит руками. Капица повторяет:

— Он мне нужен.

Сталин опять смотрит на Берию. Тот объясняет:

— Ландау признался, что он шпион. Суд признал Ландау виновным.

Сталин опять разводит руками: уж если и суд решил — ничего не поделаешь. Капица тем не менее настаивает. Сталин теряет терпение:

— Слушай, Берия, видишь, он человеку нужен!

Раз нужен — отдай!

ПЕТРОСЯН: Юрий Борисович, как-то получилось, что мы заговорили о мрачных фигурах нашей истории, а мне бы хотелось, чтобы в «Смехопанораме» мы вспоминали и о веселых артистах.

БОРЕВ: Аркадия Райкина пригласили на прием в честь 60-летия Сталина. Выступление Сталин слушал без улыбки, а один раз наклонился к Ворошилову и что-то сказал. Потом Райкина пригласили за стол и усадили между Ворошиловым и Сталиным. Он поинтересовался:

— Товарищ Ворошилов, во время моего выступления товарищ Сталин что-то сказал. Может быть,

это было какое-то замечание, и, если можно, перескажите мне его.

— Товарищ Сталин спросил: «Что значит «авоська»?»

ПЕТРОСЯН: А ведь слово «авоська» родилось в театре Райкина. И то, что Сталин не знал, что такое «авоська», вполне естественно. Я хочу заметить, что тогда артисты запросто могли позвонить Сталину. Это удивительно! Леонид Осипович Утесов мне рассказывал такой случай: во время войны Райкин позвонил Сталину и пригласил на премьеру своего нового спектакля, но, поскольку положение на фронте было не очень, Сталин ответил, что ему сейчас, к сожалению, некогда, и поэтому прийти он не сможет. Вот какая постановка вопроса. А ведь мы говорим о страшной личности, и все при ней остается, но тем не менее эта доступность, эта контактность имели место.

БОРЕВ: Сталин по-своему ценил художественную интеллигенцию, потому что понимал какую роль играют в жизни человека литература и искусство. Такое пристальное внимание обернулось тем, что за литературу убивали.

ПЕТРОСЯН: За «ненужную» литературу убивали… Страшно-то как! Но давайте все-таки опять вернемся от грозной фигуры Сталина к самому веселому человеку Аркадию Райкину.

БОРЕВ: Еще малоизвестного Аркадия Райкина пригласили участвовать в праздничном концерте. Его номер поставили в начале программы и назывался он «Выступление глупого докладчика». В этом образе бюрократа Райкин и вышел на сцену. Публика смирно сидела, но ни одного смешка в зале не возникло. И чем смешнее и глупее артист изображал докладчика, тем серьезнее становился зрительный зал. Его приняли за представителя райкома.

ПЕТРОСЯН: Приняли буквально! Кстати, это особенность иронии. Вот, скажем, я иронизирую: «Фильм веселый» — наблюдая за скучной картиной. А вы, сидя рядом со мной, смеетесь, понимая мою иронию. А если я вышел на улицу и сказал: «Фильм веселый», там, не зная о том, что фильм скучный, меня поймут буквально. Значит, для того чтобы понимать, что имел в виду иронизирующий человек…

БОРЕВ: Нужно знать контекст.

ПЕТРОСЯН: Да, нужно быть в курсе обсуждаемого вопроса. Поэтому ирония не всегда доходит и не всегда художник прав, обвиняя слушателя, что тот его не понял. Слушатель должен быть подготовлен к этому вопросу, а рассказчик должен всегда понимать: готов он или нет.

БОРЕВ: Вы знаете, я вспомнил историю про Утесова, может, она пригодится. Был такой председатель Комитета по делам искусств некто Млечин. Он запретил Утесову петь в концертах песню «С Одесского кичмана бежали два уркана», мотивируя тем, что это блатная песня. Утесов соблюдал этот запрет. Но однажды, когда знаменитые летчики Чкалов, Байдуков, Беляков вернулись из полета, в Кремле давался концерт в их честь. Туда был приглашен Утесов. Он спел несколько песен, после чего к краю сцены подошел человек и заказал песню «С Одесского кичмана». Он говорит: «Простите, я не могу»…

ПЕТРОСЯН: Он сказал ему: «Это запрещено».

БОРЕВ: Человек сказал: «Вас просит товарищ Сталин». И он спел.

ПЕТРОСЯН: Бисировал три раза!..

БОРЕВ: Да, трижды он это спел. Через несколько дней на улице Утесов встретил Млечина и сказал…

ПЕТРОСЯН: «Ослушался я вас, товарищ Млечин…»

БОРЕВ: «Я пел «С Одесского кичмана»…»

ПЕТРОСЯН: «Меня попросил такой человек, которому я не мог отказать»…

БОРЕВ: «Но я же вам запретил! Как вы смели нарушить мой приказ?..»

ПЕТРОСЯН: «А я не мог ему отказать»… «Кто вас просил?!» — закричал Млечин.

БОРЕВ: «Товарищ Сталин».— «Ох, какие шутки ужасные…»

ПЕТРОСЯН: Млечин побледнел и сказал: «Плохие шутки!» Мы оба слышали это от первоисточника.

БОРЕВ: Еще одно имя. Однажды Клавдию Ивановну Шульженко пригласили выступить в иностранном посольстве. Концерт прошел очень успешно. И одна западноевропейская посольская дама преподнесла ей колготки. Клавдия Ивановна сказала:

— Простите, но русской актрисе такие подарки не делают.

Она вынула из сумочки 100 рублей и подарила их и эти колготки горничной, которая подавала ей пальто.

ПЕТРОСЯН: У меня в жизни была аналогичная ситуация. В 91-м году ко мне приехала телебригада из Би-Би-Си. Они попросили снять половину моей программы. Я дал согласие, но ни о каких гонорарах с ними не договаривался, так как был воспитан советской системой и просто не умел этого делать.

И как вы думаете, какой гонорар они мне припасли?.. Бутылку… которую я им, естественно, оставил на память. Это же оскорбление,— думал я,— и не только по отношению ко мне — а к нашей стране — вот так они нас ценят… Но вернемся к Шульженко.

БОРЕВ: Вот такая история. После выступления Клавдии Ивановне люди из Украины, ценившие ее творчество, преподнесли ей перстень с большим драгоценным камнем. После нее на сцену должен был выйти Иосиф Кобзон. Шульженко сказала ему:

— Иосиф, готовься, сейчас евреи тебе мебель подарят.

ПЕТРОСЯН: Я дружил с Клавдией Ивановной. Мы, будучи на гастролях, бывало, гуляли с ней в хорошую погоду. Она много мне рассказывала о своей жизни. Вот, например, что означало для артиста выступать во время блокады в Ленинграде: каждое слово, каждый нюанс и комического и драматического свойства производили на зрителей глубокое впечатление. Эмоциональное восприятие зала вырастало до необыкновенной чувствительности, потому что слово смешное, слово лирическое или трагическое имело особый смысл.

Клавдия Ивановна была человеком добрым, открыто взирающим на мир, но, если что-то ей не нравилось, могла мгновенно обидеться. Когда я только начинал эстрадную жизнь и впервые встретился с ней в концерте, я объявил ее так: «Выступает Клавдия Ивановна Шульженко».

Она очень на меня рассердилась:

— Я 40 лет была Клавдией Шульженко! Почему это надо сейчас менять?!

— Да я не потому, что хотел что-то подчеркнуть,— говорю я ей,— я просто из уважения.

— Нет уж, извольте не выделяться!

Обижалась, обижалась… Однажды за ней приехали из концертного зала, чтобы увезти ее на выступление. Машина стоит внизу, сопровождающие сообщили, что они приехали и теперь уже стоят и ждут у машины. Она спускается с третьего этажа, и где-то в районе второго ей встретился дворник, который строго сказал:

— Клавдия Ивановна, что это за безобразие?

Ваши кошки буйствуют в подъезде, и мне каждый день приходится за ними убирать. Нельзя ли их как-то унять в конце концов?

— Ах, вы мне хамите?! — обиженно удивилась

Клавдия Ивановна.— Тогда я не еду на концерт.

БОРЕВ: Я преподавал эстетику в Университете марксизма в ЦДРИ, куда заставляли ходить на учебу и больших мастеров искусств. Я был еще довольно молод, но, тем не менее, вынужден был принимать экзамен, например, у Николая Павловича Охлопкова.

Представьте такую картину. Спрашиваю у него: что такое художественный образ? Он долго сосредоточивается, что-то «прокручивает» в уме, бормочет; так, так, так… и говорит:

— А!.. Да, правильно… знаю! Дальше.

Задаю второй вопрос. Ответ тот же:

— Знаю. Дальше.

ПЕТРОСЯН: То есть он вам разрешил принять у него экзамен.

БОРЕВ: Затем я спрашиваю Серафиму Германовну Бирман о художественном образе и о роли жизненного материала в построении образа. Она сказала:

— Мне трудно ответить, я просто расскажу историю, связанную с этим вопросом. Я попала на приемные экзамены Школы-студии МХАТа, которые вел Станиславский. Мне дали задание сыграть проститутку. А я, провинциальная девочка шестнадцати лет, ее плохо понимавшая, что это такое, взяла сигарету, закурила и поменяла место экзаменуемой — села рядом со Станиславским, прижалась к нему плечом, и постепенно стала поднимать юбку. Сначала до колен, потом выше, выше… Станиславский не выдержал и, не согласуя свое мнение с комиссией, замахал на меня руками: «Вы приняты, приняты, приняты!»

ПЕТРОСЯН: Лишь бы это не продолжалось!.. Любопытно поступал Михаил Чехов. Станиславский дал ему задание изобразить окурок. И, когда Чехов поплевал на пальцы и с шипением придавил ими свою макушку, Станиславский пришел в восторг. А вот Хмелева, не принимали во МХАТ. После экзамена он подошел к Станиславскому и настоятельно попросил:

— Примите меня, я способный.

Станиславский рассмеялся и сказал:

— Друзья, вот тут молодой человек говорит, что он способный. Может, мы ему поверим?

Поверили. Как это важно: поверить.

БОРЕВ: Да, очень важно.

ПЕТРОСЯН: Об актерском таланте любопытную историю мне рассказала Юлия Константиновна Борисова. Однажды за кулисами она выражала свое восхищение Анатолию Петровичу Кторову:

— Боже мой! Какой вы талантливый! Это же невозможно иметь столько таланта сразу! Ну, отдайте мне…

Он очень легко приложил руку к сердцу и, как бы выхватывая что-то изнутри, зажав ЭТО в кулак, протянул ей и сказал:

— На, бери.

Она взяла ЭТО обеими руками и прижала к своей груди.

Анатолий Петрович вышел на сцену и… не смог играть. Он забежал за кулисы к Борисовой и закричал:

— Юля, отдай!!!

Она сказала:

— Все не отдам. А вот часть возьмите обратно.

Она протянула ему крепко зажатый кулачок. Он схватил ЭТО и пошел спокойно играть.

ПЕТРОСЯН: Какие только истории не хранит человеческая память. Спасибо за то, что вы фиксируете это на бумаге, потому что память, к сожалению, подвержена склерозу, и через несколько поколений в устном виде такие рассказы могут не сохраниться. Мне очень не хочется заканчивать нашу передачу, наоборот, хочется, чтобы вы рассказывали и рассказывали. Время, к сожалению, ограничено, поэтому еще несколько историй, наиболее ярких.

БОРЕВ: Один поэт хвастался, что его переводили Боря Пастернак, Ося Мандельштам, Саша Межиров… Знакомые спросили:

— А Нюшка тебя не переводила?

— Какая Нюшка?

— Ну, Ахматова!

Чехова спросили:

— Почему Горький, когда поет, зажмуривает глаза?

— У Горького доброе сердце. Он не может видеть, как люди страдают от его пения.

Куприн вернулся из эмиграции на родину. Поставил чемодан на платформу и всплеснул руками: «Как же ты изменилась, моя Россия!» Наклонился за чемоданом — а его и след простыл. Он снова всплеснул руками: «Узнаю тебя, моя Россия!»

Эпиграмма Маршака на Чуковского:

Провожая на вокзал,
Меня Чуковский лобызал.
А проводивши на вокзал,
«Какая сволочь!» — он сказал.
Ах, какой рассеянный
С улицы Бассейной.

Андрей Синявский объяснял: «Я литератор и политикой не интересуюсь. В советской власти и в коммунистах ничего не понимаю. Мне они не нравятся эстетически».

ПЕТРОСЯН: Хочу заметить, что, несмотря на жуткую мрачность тех времен, о которых мы с вами в основном ведем речь, люди умели общаться, в том числе и творческая интеллигенция. Ходили друг к другу в гости, на концерты, спектакли. Они находили время обогащать друг друга духовно.

БОРЕВ: Да, это одно — из самых больших человеческих достоинств, пир человеческого разума, пир человеческого общения, одно из самых драгоценных пиршеств.

ПЕТРОСЯН: А вот почему этого нет сейчас? Как вы можете это объяснить?

БОРЕВ: У меня есть такое суждение: помните, Гамлет как-то сказал: «Порвалась связь времен». Сегодня эту мысль можно продолжить: порвалась связь людей.

ПЕТРОСЯН: Совершенно верно. Я призываю всех изменить это положение: общаться и радоваться общению. По-моему, это Аристотель сказал: «Человек — существо общественное». Я как-то в одном интервью попытался выразить эту мысль современно: «Нельзя быть счастливым в отдельно взятой квартире».

БОРЕВ: Конечно. Радость приносит смех, а смех — коллективное действие. Невозможно смеяться в одиночку.

ПЕТРОСЯН: Представляете, я закрылся у себя в кабинете и начал над чем-то смеяться. Но мне же сразу захочется рассказать об этом людям, мгновенно захочется им все это отдать. Знаете, Юрий Борисович, когда в детстве я увидел человека, стоящего на сцене и заставляющего смеяться весь зал, для меня, послевоенного мальчишки, это было удивительным фактом, и я сразу же захотел стать артистом этого жанра. Что именно пробудило во мне такое желание? Прежде всего — делиться с людьми радостью. Поэтому для меня всю жизнь поиск смешного есть романтика моей профессии. Найти это смешное и отдать людям, увидеть их веселые и счастливые глаза.

БОРЕВ: Есть такая притча: в одной маленькой церквушке был очень популярный проповедник, на проповедях которого люди и смеялись и плакали. Однажды все заметили человека, который никак не реагировал на эти проповеди. И, когда его спросили: «Почему?», он ответил: «А я не из вашего прихода».

То есть смех и слезы требуют общности мышления, интересов.

ПЕТРОСЯН: Что такое юмор? Это метод мышления. А мышление комментирует сегодняшнюю жизнь. Значит, юмор — комментатор жизни. И если у нас одна норма жизни, то мы смеемся над отходом от этой нормы, в Америке — она совсем другая, и для того, чтобы там смеяться, нужно знать их норму жизни. То есть у них другая общность интересов.

БОРЕВ: На одном вечере юмористов в Ленинграде я рассказал такую историю.

Во время блокады Ленинграда пришел сдаваться в плен немецкий солдат. У него спросили:

— Почему ты это сделал?

Он сказал:

— Я услышал по радио симфонию Шостаковича, которая была сотворена и исполнена в этом умирающем от голода и холода городе. И тогда я понял, что мы никогда не возьмем этот город. Поэтому я пришел сдаваться.

ПЕТРОСЯН: Совершенно удивительный случай!

БОРЕВ: Россия сегодня тоже в блокаде экономических неудач, коррупции, бездарных решений.

ПЕТРОСЯН: В отсутствии новой идеологии.

БОРЕВ: В страшной блокаде. Может быть, равной Ленинградской блокаде. Но если люди смеются, если они еще умеют шутить, то можно быть уверенным: Россия выживет и победит! И тот, кто этого не понял, тому пора идти сдаваться.